– Нет, – сказал Миштиго, который все это время сидел на камне и разговаривал со своим диктофоном, глядя поверх воды. – Нет, путешествие окончено. Это последняя остановка.
– Почему так?
– Я удовлетворен и теперь возвращаюсь домой.
– А как же ваша книга?
– Я уже нашел сюжет.
– Какого рода?
– Я пришлю вам экземпляр с автографом, когда закончу. Мое время дорого, а все, что я хочу, у меня уже есть. Или, по крайней мере, все, что мне нужно. Я сегодня утром связывался по радио с Порт-о-Пренсом, и вечером они пришлют за мной скиммер. Вы все можете ехать дальше и делать, что вам угодно, а я закончил.
– Что-нибудь не так?
– Нет, все в порядке, но мне пора уезжать. Мне много надо сделать.
Он вскочил на ноги и заторопился идти.
– Мне надо уложить кое-какой багаж, так что я возвращаюсь. У вас действительно очень красивая страна, Конрад, несмотря ни на что. Я вас всех еще увижу за обедом.
Он повернулся и стал спускаться с холма.
Я сделал несколько шагов вслед, глядя, как он уходит.
– Интересно, с чего это он? – подумал я вслух.
Возле меня послышались шаги.
– Он умирает, – сказал Джордж мягко.
Мой сын Язон, опередивший нас на несколько дней, покинул деревню.
Соседи сказали, что он отбыл к Аиду накануне вечером. Патриарха унес на спине адский пес с горящими глазами, выбивший дверь его жилища и утащивший его в ночь.
Все мои родственники наперебой зазывали меня на обед. Дос Сантос все еще отлеживался; Джордж обработал его раны и не счел необходимым отправлять его в госпиталь в Афины.
Всегда приятно вернуться домой.
Я прошелся до Площади и полдня провел в разговорах со своими потомками. Не расскажу ли я им про Талер, про Гаити, про Афины? Ну что ж, расскажу. И рассказал. Не расскажут ли они мне про последние двадцать лет жизни в Макринице? Рассказано.
Я отнес цветы на кладбище и немного побыл там. Потом отправился домой к Язону и починил дверь с помощью найденных в сарае инструментов.
Обнаружив там бутылку вина, всю ее выпил. Выкурил сигару. Сварил и выпил целый кофейник кофе.
Я по-прежнему пребывал в подавленном состоянии. Я не понимал, что происходит. Джордж был в курсе болезни веганца; он сказал, что у Миштиго налицо несомненные симптомы нервного заболевания, неизлечимого и безусловно смертельного.
И тут даже Хасана ни в чем нельзя было обвинить. «Этиология неизвестна» – таков был диагноз Джорджа.
Поэтому все планы изменились.
Джордж знал о болезни Миштиго с самого его приезда. Что навело его на эту мысль?
Фил попросил его обследовать веганца на предмет выявления признаков смертельного заболевания.
Почему?
Ну, он не объяснил почему, а я в тот момент не мог пойти и спросить.
Это была задача.
Миштиго либо выполнил свою работу, либо не имел достаточно времени для ее завершения. Он сказал, что закончил все дела. Если это не так, то я всю дорогу безо всякого смысла защищал покойника. Если же работа действительно выполнена, то мне нужно было узнать ее результаты, чтобы быстро принять решение касательно оставшегося кусочка его жизни.
Обед ничего не прояснил. Миштиго говорил обо всем, что приходило ему в голову, и либо игнорировал наши вопросы, либо уклонялся от ответа.
Наконец, после кофе мы с Рыжей вышли выкурить по сигарете.
– Что случилось? – спросила она.
– Не знаю. Думал, может, вы знаете.
– Нет. И что теперь?
– Это вы мне скажите.
– Убить его?
– Может быть, и так. Но сперва – почему?
– Он кончил свою работу.
– Какую? Что это была за работа?
– Откуда мне знать?
– О черт! Мне нужно знать! Я хочу знать, почему я убиваю. Такая у меня забавная привычка.
– Забавная? Да, очень. Это же очевидно, не так ли? Веганцы снова хотят скупить Землю. А он возвращается, чтобы привезти им отчет об интересующих их местах.
– Тогда почему он не объездил все эти места? Зачем прерывать поездку после Египта и Греции? Пески, скалы, джунгли и отборные чудовища – вот все, что он видел. Вряд ли это заслуживает одобрительного отзыва.
– Значит, его все это достало – вот почему он уезжает. Ему еще повезло, что остался в живых. А мог бы быть съеден боадилом или куретами.
Так что он просто бежит.
– Отлично. Тогда дадим ему сбежать. Пусть он напишет плохой отзыв.
– Он не может. Если они всерьез хотят покупать, они не ограничатся таким беглым осмотром. Просто пришлют кого-нибудь другого – покрепче – чтобы закончить работу. Если мы убьем Миштиго, они поймут, что мы по-прежнему существуем, протестуем, твердо стоим на своем.
– …И он не боится за свою жизнь, – пробормотал я.
– Нет? Ну и что из этого?
– Не знаю. Но хочу выяснить.
– Каким образом?
– Думаю, что просто спрошу его.
– Вы лунатик, – и она повернулась уходить.
– Делайте, как я говорю, или не делайте вовсе.
– Тогда все равно, что делать. Это уже неважно. Мы проиграли.
Я взял ее за плечи и поцеловал в шею.
– Еще нет. Вот увидите.
Она стояла, вся сжавшись.
– Возвращайтесь домой, – сказала она. – Скоро ночь.
Я так и поступил, пошел обратно, в большой старый дом Якова Коронеса, где остановились мы с Миштиго, и Фил.
Я постоял в той комнате, где Фил уснул последним сном. На письменном столе по-прежнему лежал «Прометей Раскованный», рядом стояла пустая бутылка. Он говорил о своей близкой смерти, когда связался со мной по радио в Египте; он перенес сердечный приступ, через многое прошел. По всему выходило, что он должен был оставить старому другу письмо по такому важному поводу.