Этот бессмертный - Страница 32

Эллен потянула Дос Сантоса за рукав и спросила что-то о бедных лошадках, на которых ездят пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще Коккинелли и отпил из своего бокала.

– Это часть зрелища, – ответил он.

И по-прежнему никаких известий…

Я шел мимо того хлама и мусора, в который время превращает былое величие. Справа от меня вспорхнула потревоженная птица, испуганно вскрикнула и улетела прочь. Я продолжал идти, наконец добрался до старого Театра и спустился внутрь…

Дурацкие надписи, украшавшие мой номер, не развеселили Диану так, как я рассчитывал.

– Они здесь уместны. Конечно, уместны.

– Ха!

– В прежние времена тут висели бы головы убитых вами животных. Или щиты поверженных вами врагов. Теперь мы цивилизованны. Это новая манера.

– Еще раз ха-ха! – Я сменил тему. – Насчет веганца что-нибудь слышно?

– Нет.

– Вы охотитесь за его головой.

– Я не цивилизованна. Скажите-ка, Фил и прежде был таким придурком?

– Нет. Он и сейчас не дурак. Его беда в том, что он лишь наполовину талантлив. Сейчас его величают последним поэтом-романтиком, и он весь выпал в осадок. Его мистицизм дошел до абсурда, потому что он, подобно Водсворту, пережил свое время. Окружающий мир для него лишь искаженная копия прошлого.

Подобно Байрону, он некогда переплыл Геллеспонт, но теперь его, совсем как Йетса, развлекает лишь общество молодых девушек, которых он может утомлять своей философией или время от времени очаровывать каким-нибудь уместным воспоминанием. Он стар. В его творчестве еще вспыхивают иногда отблески былой мощи, но сам процесс создания был главным в стиле его жизни.

– Как это?

– Ну, как вам объяснить… Мне помнится один облачный день, когда он стоял на сцене Театра Диониса и читал написанный им гимн Пану. Там сидело человек двести-триста – бог знает, зачем они собрались.

Он еще не очень хорошо знал греческий, но очень внушительно говорил, в этакой харизматической манере. Через некоторое время начался слабый дождь, но никто не ушел. Гимн уже заканчивался, когда раздался удар грома, прозвучавший как взрыв хохота – и по толпе пробежала внезапная дрожь. Я, конечно, не хочу сказать, что все было как во времена Феспида, но многие из слушателей, уходя оглядывались.

Я тоже был под сильным впечатлением. Спустя несколько дней перечел стихи – и ничего не нашел в них, это была бессмыслица и банальность. То, как он читал, – вот что было важно. Часть своей силы он утратил вместе с молодостью, а остаток того, что можно было бы назвать талантом, не настолько значителен, чтобы придавать ему величие и поддерживать легенду о нем. Он сопротивляется, утешает себя невразумительной философией. Но все же на ваш вопрос я отвечаю: нет, он не всегда был таким придурком.

– Возможно, что и в его философии есть разумное зерно.

– Что вы имеете в виду?

– Большие циклы. На нас действительно снова надвигается эпоха странных животных и героев-полубогов.

– Что-то мне встречаются только странные животные.

– Тут сказано: «Карагиозис спал в этой кровати». Она кажется удобной.

– Так оно и есть. Видите?

– Да. Можно, я возьму табличку себе?

– Если хотите.

Глава 8

Я вышел на просцениум. Вдоль ступеней шел ряд барельефов, изображающих эпизоды из жизни Диониса. Каждый гид и каждый экскурсант, согласно изданному мной распоряжению, должен «во время путешествия иметь при себе не менее трех магниевых осветительных патронов». Я выдернул из одного предохранитель и бросил патрон на землю. Снаружи ослепительный свет виден не будет благодаря склону холма и каменной кладке.

Я смотрел не на патрон, а поверх, на посеребренные фигуры. Там был Гермес, представляющий младенца-бога Зевсу, вокруг трона которого в безумной пляске извивались Корибанты; еще там был Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, – Икар готовился принести в жертву козла, а Икарова дочь подносила Дионису хлебы (бог стоял рядом, обсуждая с сатиром ее прелести); на другом барельефе пьяный Силен пытался, подражая Атланту, удержать на плечах небесный свод, только получалось у него плохо; наконец, там были другие боги городов, посещающие Театр Диониса, – я узнал Гестию, Тезея и Эйрене с рогом изобилия..

– Ты возжигаешь подношение богам, – произнес голос рядом со мной.

Я не обернулся. Говорящий стоял у меня за спиной, но я не обернулся, потому что знал, кому принадлежит этот голос.

– Может, и так, – сказал я.

– Ты давно не был на этой земле, в Греции.

– Верно.

– Это из-за того, что тут никогда не было бессмертной Пенелопы – терпеливой, как горы, верящей в возвращение своего калликанзароса и ткущей свое бесконечное покрывало.

– Ты теперь деревенский сказитель?

Он усмехнулся.

– Я пасу многоногих овец высоко в горах, там, куда раньше всего добираются пальчики Авроры, усыпающей небеса розами.

– Ты и впрямь сказитель. А что же ты сейчас не в горах, не охмуряешь молодых своими песнями?

– Это все из-за снов.

– Ах вот как.

Я повернулся и взглянул в древнее лицо – морщины, в свете гаснущего патрона черные, как рыбацкая сеть, забытая на морском дне; борода белая, как сползающие с гор снега; глаза, гармонирующие с синевой его головной повязки. На свой посох он опирался не сильнее, чем воин на копье. Я знал, что ему уже перевалило за сто, а он никогда не прибегал к S-процедурам.

– Недавно привиделось мне, что я стоял в центре черного храма, – сказал он, – и подошел Бог Аид, и встал возле меня, и взял меня за руку, и принуждал идти с ним. Но я ответил ему «нет» и проснулся. Этот сон встревожил меня.